Александр НЕКЛЕССА
Битва за будущее
Этот третий мир — игнорируемый, эксплуатируемый
и
презираемый, подобно третьему сословию,
теперь тоже желает стать чем-то
.
Альфред СОВИ
Пандемия
COVID
-19 вкупе с движением Black Lives Matter и
M
4
BL
(Движение за чёрные жизни) продемонстрировала востребованность
искусства управления сложными процессами и ориентации в масштабных,
«вирусных» ситуациях, подтвердив императив соответствующего
обстоятельствам мастерства и технологий.
Композиция взаимно контаминируемого мироустройства сложнее привычной
политической биполярности, идеологически мотивированных утопий или
дистопий. Миры Севера и Юга сосуществуют на одной планете. Футуристичные
образы высокотехнологичной цивилизации, правового, демократичного,
рационального уклада перемежаются чересполосицей авторитарных систем,
трайбалистских или криминализированных сообществ, городских фавел, лагерей
беженцев. Проявления постмодернизации сложно анализировать с региональных и
национальных позиций — это комплексное, интерактивное проблемное поле.
Постижение причин и перспектив вселенского беспорядка требует чего-то
большего, нежели пристального рассмотрения причудливой феноменологии
цивилизационного транзита.
ЭВОЛЮЦИЯ ИСТОРИИ
Мир на протяжении последнего столетия пребывал в сумятице перемен, но,
несмотря на возникавшие коллизии, интенсивно интегрировался, осваивался, а
индустриальная и рыночная унификация вытесняли и замещали социокультурное
разностилье и национальное своеобразие.
Социальную ситуацию определяет сочетание глобального, регионального,
местного и персонального. В течение века демонтаж сословных перегородок,
реституция личности, либерализация общественных и демократизация
политических устоев сопровождались эмансипацией, десегрегацией,
деколонизацией, а уже в наши дни всё это обернулось возвратной волной
культурно-демографической экспансии постколониального мира. Люди в своей
исторической устремлённости пытаются ослабить природные и социальные
тяготы, угнетающие и подрывающие устремлённость в будущее, устранить
оболочку колониальности в её различных ипостасях и модификациях, отринуть
идеологемы и институты, уничижающие индивида, разрушив тиранию классового,
социокультурного, расового разделения и подавления.
Предметное поле постколониальной аналитики сегодня обретает универсальные
пропорции и очевидным образом не ограничено рассмотрением ситуации на
Чёрном континенте или даже всей калейдоскопичной реальности третьего мира.
Колониальные метастазы и тоталитарные практики, мимикрируя и мигрируя,
обнаруживаются в различных частях света, политических ситуациях, иных
сегментах реальности.
Присутствие колониальности и постколониальности в композициях Постмодерна
усложняет декодирование и картографирование транзита, выявляя невидимые до
поры препятствия и проблемы. Анализ и проектирование в сфере
дисциплинарного знания связаны «режимом истины» (Мишель Фуко) и ограничены
«окном Овертона» — границами, в которых предложено вести научную дискуссию.
Однако при резком усложнении обсуждаемых предметов возникают проблемы уже с
дисциплинарными рамками и стандартами профессионального рассуждения,
предполагая интеллектуальный прорыв, поисковую активность, творческую
эмансипацию.
Развитие общества связано с поворотами и переворотами, развилками в
дорожной карте цивилизации, проникновением в иное, опознанием и осмыслением
неизвестного. Сейчас общество, судя по всему, переживает переворот, проходя
своего рода rite of passage , реализуя новую формулу социальных координат.
Стартовым рубежом последнего раунда вселенской экспансии — глобализации как
колонизации планеты, её культивации и освоения современной цивилизацией —
можно считать Берлинскую конференцию 1884–1885 годов, поводом для которой
послужила конфликтная ситуация, складывавшаяся в Африке. Конференция,
однако, определила нечто более существенное — общие регламенты, параметры и
методологию разграничения обитаемого мира в соответствии с принципом
«эффективной оккупации».
Планетарная колонизация, а затем деколонизация вкупе с политическим и
экономическим обустройством обитаемого мира, охватили весь ХХ век, ставший
периодом обширной перестройки человеческого общежития. Переход к новому
миропорядку ускорился после своего рода Тридцатилетней войны,
развернувшейся в первой половине прошлого столетия. Деконструкция имперских
структур, сначала континентальных, а впоследствии морских, уничтожив
зональную глобализацию, сформировала на постимперских руинах пёстрое
сообщество больших и малых национальных государств, открыв возможность
организации универсального сообщества. Осваивая горизонты самостийного
статуса, страны и народы, получившие политический суверенитет, критикуют
историческую ретроспективу и подвергают сомнению предполагаемый
цивилизационный маршрут, внося дополнительную неопределённость в
контрапункт глобальной трансформации.
Биполярное мироустройство, возникшее в середине прошлого века, проявилось
негативным образом, создав возможность альтернативной — деструктивной
глобализации, ставящей под угрозу существование цивилизации. Впервые
появился шанс реализовать рукотворный коллапс антропологической вселенной,
набросив на мир тень произвольного конца истории.
РЕЕСТР ПЕРЕМЕН
На планете в наши дни развиваются два доминантных процесса: глобализация и индивидуация, сопровождаемые становлением
новых и мутацией прежних политических и прочих институтов, производством
инновационного технического, технологического и социального инструментария.
Реорганизация современного строя, обустраиваемого, преображаемого и
атакуемого с различных позиций, смещает и расширяет исторический горизонт:
– глобализация создаёт общую оболочку для хозяйственной практики и
универсальной коммуникации, а индивидуация части обитателей планеты
продуцирует множество анклавов цивилизационного транзита, служащих
порталами иной организации универсума, отрицающей его прежнее устройство,
генерируя неопределённость в траектории истории;
– территориальная, глобальная экспансия стран и народов постепенно
замещается конкурентной колонизацией и приватизацией амбициозными племенами
призрачных, многомерных территорий будущего;
– цели и ментальность геополитики, связанные с ответственным обладанием
земными пространствами, административным их контролем, вытесняются
геоэкономикой, ориентированной на организацию хозяйственной и финансовой
деятельности в масштабности глобального рынка, соперничество из-за
физических и виртуальных коммуникаций, управление маршрутами
транспортировки и транзакций, использование прав доступа, преференций и
санкций;
– растёт влияние геокультуры, продуцирующей центры социокультурной
гравитации, связанные с удельным весом культурного капитала, и
геоантропологии, регулирующей траектории антропотоков, перераспределяющих
население планеты, меняя картографию человеческого разнообразия и
потенциала;
– углубляется кризис системы международных отношений, мировой бюрократии и
связанных с нею институтов, формируется многоуровневая среда сетевых
трансграничных связей, включая присутствие комплексных слабо
формализованных субъектов и неформальных агентов перемен;
– привычные типы государственности модифицируются, поглощаясь в конечном
счёте обществом, сливаясь с корпорациями, преобразующими современные
политические системы, а изменения в понимании суверенности высвобождают
скованные прежней эпохой силы и устремления;
– национальная государственность, утрачивая былые основания, смыслы,
позиции, предчувствует и уже испытывает институциональную хаотизацию,
пробуждая встречный ветер национализма и сопротивление уходящих структур;
– сложные алгоритмы теории, практики, техники ведут к разделению
образования, интеллектуальной и корпоративной деятельности на эксклюзивную,
частную, и инклюзивную, общественную, с критическими социальными
следствиями;
– сфера практики пронизывается вирулентностью людей-предприятий ( manterprisers), инновационных, экзотичных, радикальных стартапов,
сопровождаемых пришествием генерации политиков-акционистов — визионеров,
реконструкторов и популистов, действующих вне прежнего формата партийности.
Проектирование общего будущего, осложнённое конфликтами традиционализма и
секулярности, коллизиями современности и постсовременности, вытесняется и
замещается оригинальными автономными замыслами. Проактивность
инструментально оснащённых персонажей, обладающих преадаптационным
инстинктом, формирует сообщества с ценностной пересортицей, что ещё больше
революционизирует ситуацию. Водоворот происходящих и назревающих перемен
колеблет равновесие, подтачивает опоры, подвергая сомнению сложившийся
консенсус и нарушая целостность социальной конструкции. Мир в
глобализированном универсуме рассыпается на суверенные молекулы и
конкурирующие композиции, продвигающие свои версии подвижного строя,
опровергая предписания нормативной культуры и внося правку в концепцию
человека.
Пересекая умножающиеся «линии горизонта» (Жак Аттали), люди пытаются
распознать целеполагание ветвящихся траекторий, однако, «человек никогда не
поднимается выше, чем когда не знает, куда идёт» (Кромвель).
ГЛОБАЛЬНАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ
И СОЦИАЛЬНАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ
Мы обитаем в подвижной реальности. Сюжеты летописания сопровождаются и
запечатлеваются кризисами, обретающими со временем символический статус, но
мы живём не ради памяти. Национальная государственность сегодня соревнуется
с динамичным миром амбициозных корпораций и трансграничных сообществ,
сопрягаясь с акционизмом различным образом мотивированных лидеров и
решительных индивидов. Очередная утопия вносит дополнительный ажиотаж,
ускоряя перемены: история беременна новизной.
Основанием культуры является мировидение — концепт бытия, его смысловой
каркас, идеальный образ — сумма ценностей, обеспечивающих идентичность, и
законов, удерживающих миропорядок. Культура определяет характер общества,
цивилизация — его фабулу, удерживая динамический баланс между наличной
действительностью и промысленным идеалом. Реальность, разрушая
представления о себе, отрицает статус конвенции, требуя не иных трактовок,
а смены языка. История — последовательность порывов к действию и плацдармов
компромисса: синтез ума и усилий, модификация власти и вивисекция
комбинаций. Будущее мыслится надеждой, но обретается как цивилизационная
травма — исход от отчуждения и истощения при жизни отмирающих корпораций:
кесарево сечение и устранение безбудущности. Это эволюционный транзит и
процесс становления человека.
Будущее — несуществующая, однако подтверждаемая бытием субстанция, иное
состояние мира. Утверждается оно не конфликтами культур-систем, чреватыми,
скорее, обрушением в прошлое, а в «своих напевах» — сопряжением с геномом
истории, устраняя скрытые изъяны и демонтируя обанкротившиеся ансамбли,
чтобы реализовать синергию эволюции. Борьба за будущее стимулирует
протагонистов декодировать криптографию историософских замыслов («конспекты
будущего»), изыскивая преимущества в ментальном и культурном своеобразии.
Продвижение в будущее — не только слияние притоков мысли и протоков
самоорганизации, ажурная вязь вбираемых в плоть истории проектов, их
апробаций, оригинальные версии соперничества или союзы коэволюции. Это
также внутренняя сценография личности, погружённой в перманентно
преобразуемый сюжет: преодоление противоречий и персональная трансформация.
Достояние века — инициативы, формулируемые и воплощаемые поколением, идущим
сквозь горнило транзита — не пленников, но наследников культур и народов,
решившихся на деконструкцию привычного строя, переживших утрату и
преодолевших барьер. Либо синкретичная социальность вытесняется
впоследствии логикой развития, либо, пользуясь вселенским переполохом,
прошлое пытается вернуть власть над утраченной судьбой. Трансгрессии,
дополненные постколониальным синдромом, осложняются сполохами неоархаизации
и деструкции — прямым отрицанием футур-истории. Симптоматика разложения
Модернити проявляется также в автоматизме современных сикариев, радикалов,
в метастазах криминальных властей, в очагах аномизации, сливаясь с
идеологией и феноменологией «культуры смерти», способной по-своему
распорядиться инструментарием, созданным цивилизацией.
Когнитивные перемены предшествуют, определяют и аранжируют смену
исторических декораций. Политические зигзаги и перевороты предваряются
революцией сознания: трансформацией ментальности, продуцирующей и
редактирующей карты мира, методы познания, стили практики, изменяя образ
жизни и цели общества. Сама секулярность — этот родовой признак
современности, возникает в истории как проекция иудео-христианской
концепции бытия. Признание естественности высокого достоинства человека,
наделённого Творцом неотчуждаемыми правами, «к числу которых относятся
жизнь, свобода и стремление к счастью» (Томас Джефферсон), его способности
к выбору, созиданию и обновлению, предопределило кардинальную модификацию
истории, перемолов многие архаичные препоны, воплощаясь в личной
ответственности, самоопределении нации, политических правах.
Совершалось «расколдовывание мира» (Макс Вебер), сопровождаемое
деконструкцией религиозного традиционализма и «дефатализацией истории»
(Поль Рикёр). Процесс декларируется как преодоление «совершеннолетним
человеком» в «повзрослевшем мире» (Дитрих Бонхёффер) мифологических
отождествлений и патриархальных подчинений, «самоосвобождение от пут,
привязывающих к прошлому, природе, клану, идолам» (Эрих Фромм).
Утверждаются постулаты интеллектуальной и экзистенциальной
самоидентификации, веротерпимости, толерантности, рациональности как
освобождения ума от пут стереотипов и тирании суеверий, а человека — от
безнадёжности и диктата «вечного возвращения». Общество и личность обретают
право на суверенитет, отделяя приватное и социальное от тотальности
традиционализма и бытийного синкрезиса, отражая атаки деструктивного хаоса
и продуцируя алгоритмы автономного, сложного поведения.
ПОЕЗД ИСТОРИИ
Секулярность — кризисное управление обществом, застрявшим в переходах
исторического лабиринта. Установления, порождённые христианской вестью, со
временем выходят за пределы религиозной оболочки и в своей новаторской
сущности абсорбируются социумом, меняя мир, обеспечивая устойчивость
рациональности, критическое отношение к феноменологии бытия и трезвое — к
иллюзиям сознания. Подобно новоевропейской науке, секулярность, отделяя
дольнее от горнего и определяя пределы собственных компетенций, стимулирует
интенсивную рефлексию земных обстоятельств.
Поиск истины, соединяясь с житейским опытом, влияет на формулы поведения.
Метафизические концепты, осмысленные и переосмысленные, подвергаясь
испытаниям в нелицеприятных обстоятельствах, подвижнических
противостояниях, претерпевают непростую ревизию, познав дрожь земли и
горнило жизни. А затем вновь воздействуют на мир. Возникают атакующие
концепции «безрелигиозного христианства» (Дитрих Бонхёффер), «политического
богословия» (Йоханнес Метц), «нетеистического теизма» (Доротея Зёлле).
Сегодня теология обнажает сколотые временем острые и асимметричные грани, а
ставшая схоластичной абсолютность переоценивается в тени обретённого за
последний век знания.
Энтузиазм приближения к идеалу осваивается в секулярном мире, интегрируя
метафизику с эскизами утопий, обретающих идеологическое содержание и
политическую плоть. К концу XVIII века у европейского третьего сословия уже
была программа продвижения к образам свободы, равенства, братства — модель
властного обустройства с милленаристскими мотивами и обертонами,
обеспечившая наряду с прочими факторами прорыв к концепции прогресса и
современному обществу. Но был и 1993 год, скверные подробности которого
обнаруживаются практически в любом идеологическом проекте, когда сумма
лозунгов и ритуалов превращается в конъюнктурный эрзац — удобный камуфляж
для социальных инженеров и механики этатизма. Помимо симулякров
интернациональной и национальной социалистической идеи в список попадает
многое другое. К примеру, попытка построения «Исламского государства» ( Запрещённая в России организация. — Ред.), заворожившая не только
обездоленных различными обстоятельствами сторонников прямого действия и
мусульман третьего мира, но также часть европейских образованных людей.
Сегодня М4BL способно порождать реминисценции, синкопы и червоточины из
обширного пропагандистского арсенала механической солидарности, активируя
трайбализм анклавов, обременённых массами. У движения есть декларированная
цель из спектра новой этики: уничтожить любые формы стигматизации париев,
устранить намеренные и ненамеренно ранящие ситуации, сделать обыденностью
право на уверенность и право на слабость. Однако расценки утопии меняются,
градус противоречий растёт, бурлит возмущение разума: «Я таков, какой есть,
и не хочу, не могу становиться иным; ваше сочувствие — лицемерная подачка,
отвернувшись, вы возвращаетесь в чуждый мир, так покоритесь же или просто
сдохните! Вас становится меньше, а мы — растущее большинство, ваш мир рано
или поздно будет уничтожен, а мы наследуем землю».
На теле цивилизации немало шрамов расизма, тоталитаризма, разноликой
колониальности, в анналах истории много жестокого и морально неприемлемого.
Это не только травмы памяти о клетках с африканцами, индейцами, другими
народностями в зоопарках Европы или о резне с бомбардировкой
афроамериканского квартала в Талсе (США), о преследовании «унтерменшей» и
диссидентов, но также современные нам формы и методы подавления, унижения,
рабовладения. Списки изгоев и катастроф человечности заметно длиннее, а
проблематика глубже и шире чёрно-белой оппозиции. На путях, вымощенных
благими/неблагими намерениями, пролагались индустриальные рельсы,
эксперименты истории по освоению культуры электрошока понуждают политически
корректировать механизмы дискурса.
Происходящее — длинный счёт разного толка людей и сообществ к
Современности, просто социальная ткань прорвалась сегодня именно здесь,
вырвавшаяся вперёд оппозиция пребывает в поисках земного резонанса,
подтверждения результата, его локального или универсального воплощения как
плацдарма атаки. Это не столько ненависть рождённых в убожестве к живущим в
роскоши (модель в одной из систем координат), но мятеж других
против органичных для современного мира рестрикций и отторжений. Суть не в
грабежах и насилии, что зримо и на слуху, — грязная пена, насыщая
социальные цунами, преследует всякий переворот, порой наследуя изменённый
ландшафт и обращая эскизы утопий в дистопическую действительность.
Актуальна же испытываемая и властью, и обществом оторопь, смысловая
растерянность, разделения — высвобождение сжатых обручами государственности
антропологических корпораций и манифестация персонального суверенитета.
Атакуется глобальный социальный организм — репрессивная к миноритарным
акционерам общая система, непреодолимая обычным порядком («дерзость
вознесётся»). Потому сокрушаются в первую очередь модели поведения (Роза
Паркс, отказавшаяся уступить место в автобусе белому) или символы
угнетения: от памятников конфедерации и работорговцам до знаменитого
восточноевропейского и постсоветского «ленинопада». Но не только.
Совершающийся транзит — сбой прежнего и коррекция нового маршрутизатора.
Тектоника перемен проявляется различным образом в разных обществах и
регионах. Крах земных империй, ветхость тоталитарных и авторитарных уродств
предполагают крушение ментального империализма. Протест из сферы
материальных претензий сдвигается в экзистенциальную плоскость, отрицая как
супремасизм привычные практики Современности. В оптике симпатизантов
замысел революции личного достоинства преломляется в скалярную траекторию
уже осознанных, но ещё не опознанных в полноте вселенских метаморфоз. То
есть это универсальный и многослойный бунт.
НЕКЛЕССА Александр Иванович,
руководитель Группы «Север-Юг» Центра цивилизационных и региональных
исследований Института Африки РАН, председатель Комиссии по социальным
и культурным проблемам глобализации, член бюро Научного совета «История
мировой культуры» при Президиуме РАН
|
